Неточные совпадения
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же
не довольствовался одними словами: он
влез по колени
в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому
дну, для чего должен был, согнувшись
в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на
свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
— Да, да, именно
в роли… — вспыхнул Ромашов. — Сам знаю, что это смешно и пошло… Но я
не стыжусь скорбеть о
своей утраченной чистоте, о простой физической чистоте. Мы оба добровольно
влезли в помойную яму, и я чувствую, что теперь я
не посмею никогда полюбить хорошей, свежей любовью. И
в этом виноваты вы, — слышите: вы, вы, вы! Вы старше и опытнее меня, вы уже достаточно искусились
в деле любви.
— Другое
дело вот мы, грешные, — продолжал он,
не слушая меня, —
в нас осталась натура первобытная, неиспорченная,
в нас кипит, сударь, этот непочатой ключ жизни,
в нас новое слово зреет… Так каким же ты образом этакую-то широкую натуру хочешь втянуть
в свои мизерные, зачерствевшие формы? ведь это, брат, значит желать протащить канат
в игольное ушко! Ну, само собою разумеется, или ушко прорвет, или канат
не влезет!
Вчерашние ерлы вдруг опять припомнились Передонову. «Вот, — думал он про Володина, — на
свою мать жалуется, зачем она его родила, —
не хочет быть Павлушкой. Видно, и
в самом
деле завидует. Может быть, уже и подумывает жениться на Варваре и
влезть в мою шкуру», — думал Передонов и тоскливо смотрел на Володина.
Как ни вслушивался я
в ученые разговоры нашего наставника, но меня одолел сон, и я
не слыхал ни окончания на сем переезде начатого, ни
в последующие затем
дни в дороге нашей разговоров, потому что лишь только
влезал в повозку, то и засыпал… ergo скажу по-ученому, я путь
свой совершил спокойно для тела и рассудка,
не обременяя его никакими рассуждениями.
А вовсе
не Парашины речи-желанья Василью Борисычу она говорила. Высмотрев украдкой, что было
в лесочке, вздумалось Фленушке и эту парочку устроить. Очень любила такие
дела, и давно ей хотелось
не свою, так чужую свадьбу уходом сыграть. По расчетам ее,
дело теперь выпадало подходящее:
влез пó пояс Василий Борисыч — полезет по горло;
влезет по горло — по́ уши лезь; пó уши оку́нется — маковку
в воду… Того хочет Флена Васильевна, такова ее девичья воля.
Уже полгода по заводу шла партийная чистка.
В присутствии присланной комиссии все партийцы один за другим выступали перед собранием рабочих и служащих, рассказывали
свою биографию, отвечали на задаваемые вопросы. Вскрывалась вся их жизнь и деятельность, иногда вопросами и сообщениями бесцеремонно
влезали даже
в интимную их жизнь, до которой никому
не должно было быть
дела.
В свое время он был человек со средствами, но кутежи и женщины его разорили. Он получил место
в Москве, надеясь, что
в России остепенится и поправит
свои денежные
дела. Но горбатого одна могила исправит. И
в Москве де Грене продолжал жить
не по средствам и вскоре запутался и
влез в неоплатные долги.
В хутор
свой, как
в винный монастырь, забрался, чересполосицу монопольную бросил, кажный
день стал прикладываться. Русская водочка дешевая, огурцы
свои,
дела не спешные, — хочешь умывайся, хочешь и так ходи. Утром
в тужурку
влезет, по зальцу походит, —
в одном углу столик с рябиновой,
в другом с полынной… Так
в прослойку и пил, а уж как очень со зла побуреет, подойдет к окну да по стеклу зорю начнет выбивать, пока пальцы
не вспухнут.